(Продолжение. Начало — Соната о хорошем человеке. Часть I)
Друзья, напрасен ваш союз
Глобализация не работает. То есть, она когда-нибудь обязательно сработает, потому что в своём авангарде человечество отчаянно к ней стремится, но пока европейская цивилизация слишком поспешила объявить себя глобальной. Винтики не хотят крутиться. Шариковый подшипник гуманизма уже нарисован Леонардо, но ещё не изобретён и не внедрён в массовое производство, а без этого невозможно совершить прорыв, невозможно построить огромный кадиллак, налить всем шампанского и увезти смеющиеся народы в светлое будущее.
Во славу человеческого духа, во имя всеобщего комфорта в Европе стали строить вавилонскую башню Евросоюза. Думали ведь, что все уже говорят на языке универсальных ценностей, что из европейских народов получится одна отличная бригада строителей. Но вышло так, что немцы, как обычно, взобрались на вершину и стали оттуда командовать, поляки – воровать кирпич, французы – лениться и заниматься любовью в обеденный перерыв, итальянцы – сбегать со стройки. И все, кто не хотел работать, стали давать взятки добрейшим бельгийцам, избранным, ради шутки, в надзиратели. Голландец так и не смог понять "маньяну" испанца, простить ему герцога Альбу, и вспоминал руины Роттердама всякий раз, как слышал громкое немецкое "Shnelle!" И у каждого нашлось множество причин не любить другого. А потом ещё подоспел табор румын, присели на бампер социала мусульмане, и вся эта весёлая стройка, скрипя винтами и национальными ценностями, с песнями и плясками дружно полетела в тартарары.
В этой связи надо сказать кое-что о голландцах, об этих последних честных протестантах Европы. Если бы только Владимир Путин хорошенько расспросил свою дочь, которая вышла замуж за голландца и, не знаю как сейчас, но раньше жила на улице Гари Мулиша, то понял бы, что, если и остались у нас в Европе ещё союзники, то это именно голландцы: скромные, прямолинейные, грубоватые, но надёжно привитые в восемнадцатом веке от русофобии. Эти незаметные локомотивы европейской экономики были завербованы в нашу пользу Петром Первым. И сделано это было самым банальным и лестным для них способом – Пётр пришёл к ним учиться. Этот исторический факт – пример голландской гордости. А всякий, кто немного знает голландцев, скажет вам, как тяжело их заставить прилюдно чем-то гордиться. Никто никогда не хотел у них учиться, потому что они не кричали, подобно немцам, что всё обо всём знают. В реальности же они знали и всё ещё знают очень многое: о сельском хозяйстве и транснациональных компаниях, о работающей экономике и цивилизованном социализме, об этике и настоящем гуманизме, об образовании и о торговом кораблестроении, о неподкупности и самокритичности. И даже сейчас голландцы очень аккуратненько, чтобы не вызвать всеобщего недовольства, нам сочувствуют, как сочувствует беспомощный старичок-учитель своему любимому, но нерадивому ученику, дорвавшемуся до власти. Но это невозможно понять из одной только их официальной риторики, для этого надо немного знать скромный голландский дух.
Когда-нибудь, в будущем, наш мир ещё спасёт этика голландского Спинозы, но прямо сейчас мир спасается, как может, и каждый народ хватается за свою шлюпку и гребёт в сторону от общечеловеческих ценностей.
Поэтому то, что Россия совершила в это взрывоопасное время против Украины, она совершила и против самой себя. Мы явили европейской цивилизации очередной болезненный урок зыбкости всех её идеалов. "Каждый сам за себя!" – прокричала Россия. И сделала она это в тот момент, когда все и так уже начали дрейфовать от ковчега, в котором надеялись укрыться в бурю.
Сначала Россия собрала всех в Большом олимпийском театре, рассказала, какая она прекрасная и миролюбивая, восхитила и заставила прослезиться, а потом без предупреждения, спрыгнула со сцены и стала душить, сидящую в первом ряду гарну Дездемону. Ну, да, эта Дездемона нам плохо аплодировала, чего-то там неправильно говорила, слишком со многими танцевала, хотела свободы, хотела простых человеческих радостей, но в душе всё равно оставалась невинна, и давить её за шею в прямом эфире было глупо, жестоко, фатально. И схватились за вёсла все нации, и радостно взбудоражились неонацисты на корме, и перекрестились от страха мусульмане в трюмах, а капитан Америка поспешил простереть над всем миром свой щит из вибраниумно-стального сплава.
Махатма Путин
Я не знаю, сколько ещё метеоритов Вселенная должна кинуть в Россию, чтобы избавить кремлёвскую массовку от синдрома вечных провинциалов. Давно пора понять и нам, и им, что всё самое интересное и судьбоносное за последние двадцать лет случается именно в этой части света, в самой большой стране этого мира. И, может быть, перестав чувствовать себя огороженными пигмеями, незаметно вершащими свои кровожадные делишки вдали от цивилизации, кремлёвские устыдятся того, что делают всё это в режиме онлайн и по всем телеканалам планеты.
Разговоры о том, является ли Россия Западом или Востоком, суверенной демократией или носителем уваровской триады пора уже прекратить, потому что, если уж лучшие люди сороковых годов девятнадцатого века так и не смогли между собой договориться, то мы на эту тему ничего нового сказать не сможем. Россия является Россией, то есть всем выше перечисленным и ещё очень многим. Она языческая и христианская, барская и крестьянская, святая и немытая, светлая и дремучая, на высоком уровне – мать Льва Толстого и миротворец Европы, на низком – мачеха безымянного холопа и командующая заградотрядом. Выбирай, кому что нравится. Но давно уже в истории мира этот выбор не зависел от одного единственного человека.
Когда-то Владимир Путин сказал о себе: "После смерти Махатмы Ганди и поговорить не с кем", а мы над ним посмеялись и не поверили в его искренность. Те же, кто ему тогда поверил, вообще, верили всякому его слову, поэтому не считаются. Но сегодня именно эта его фраза не перестаёт меня тревожить и обнадёживать, заставляет вновь и вновь думать о человеке, который её произнёс.
Я не берусь утверждать, что знаю о нём нечто особенное, что слежу за каждым его шагом, что ненавижу его или люблю. В конце концов, кто я, и где он. Да, он сделал уже очень многое для того, чтобы вызвать к себе и любовь и ненависть, но он всё ещё не сделал того, в чём все его обвиняют – он не изменил глобально и бесповоротно этот мир, не потопил его в крови. Прямо сейчас он берётся за глобус, нервно вертит его в руках и оборачивается на нас, смотрит через плечо на сливающуюся в одно огромное лицо массу своего народа и отчаянно вопрошает: "Чего вам надобно?" И ему не нравится ни то, что у этого народа нет своего мнения, ни то, что всякий раз, как он решает за этот народ, на большом доверчивом лице появляется складка в области лба – это вечно недовольная русская интеллигенция не одобряет никаких его поступков.
Если верить в целесообразность истории, то в это страшное смутное время Россию не может возглавлять случайный лидер. То, что Владимир Путин сегодня ориентируется на российское большинство – не фигура речи и не пропагандистский трюк. Пожалуй, это единственная правда из всего, что мы слышим в СМИ, это карма нашего президента и жестокая реальность его жизни.
Мы знаем, что он читает исторические книги и мемуары великих людей. Значит, он ищет в них некий правильный рецепт поведения с этим народом, рецепт всеобщего спасения, преодоления имперского реваншизма, выхода из очередного витка истории с наименьшими потерями.
Он смотрит современные фильмы, считывает их скрытые смыслы, улавливает вибрации и напряжённо прислушивается к пульсу времени. И я почти вижу его сидящим в собственном кинотеатре и наблюдающим за тем, как голливудский Ной строит свой ковчег для спасения всех животных и горстки хороших людей, из которых потом опять получатся сволочи. И я знаю, что он задумывается о судьбе Хама, который в фильме показан добрым и честным малым, случайно приютившим зло, но потом это зло поборовшим. И знаю, что сам себя он видит именно Ноем. Я только не знаю, смотрит ли он этот фильм в своём прошлом или будущем, один или со своими услужливыми друзьями-миллионерами. И что они говорят ему после просмотра, силясь изобразить собственное мнение и одновременно угадать его настроение? Верит ли он им?
Ещё я догадываюсь, что ему свойственно мессианство и чувство обострённой справедливости, и что, когда он говорит Фараону-Европе "Let my people go", он ощущает себя настоящим, а не поддельным Моисеем. И он удивляется, что Европа не реагирует на эту общечеловеческую ценность, ведь, если кого-то назвать рабом, то потом, согласно европейскому же гуманистическому стандарту, следует его обязательно отпустить. А ещё он хочет, чтобы его народ был не с битами, а с терновыми венцами, поэтому и учит своих солдат вежливости. И, когда он видит, что его народ в массе своей очень далёк от Христа, бывает безобразен, глуп и нахрапист, он успокаивает себя тем, что и другие народы не лучше. И он вовсе не держится за власть, но боится того, что, когда он уйдёт, совсем некому будет его заменить.
Я могу ещё предположить, что он читает наши глупые, тщеславные посты в Интернете в поисках сермяжной правды, потому что она, эта правда, есть даже у хипстера, рисующего на него карикатуры. Он вообще очень верит в силу чувства юмора, побеждающего неприглядную реальность, поэтому, когда Одесса говорит: "Вова, не делай маме нервы!", он улыбается, и как бы ему ни хотелось привести весёлую Одессу-маму к суровому Ростову-папе, он не сделает этого против её воли.
Я верю, что он ищет одобрения и обращается за ним к деятелям культуры, и не понимает, почему те, кого он больше всех уважает, например, Шевчук и Макаревич, не подают ему своей руки и бездарно ошибаются на его счёт; а те, кто когда-то воспитывал его своими фильмами и песнями, согласно ему кивают, но у них при этом почему-то дрожат коленки.
И у меня нет для этого человека совсем никакого рецепта, просто потому, что всё, что я могу ему сказать, он уже давно передумал сам. Он уже подумал о том, что нельзя ничего изменить и, даже, если сейчас он сам бросится под колёса киселёвской пропаганды, то она будет ещё очень долго ехать вперёд народными усилиями. Но, пожалуй, он не знает того, что, если он всё же бросится, если примет протянутую ему нобелевскую премию мира, то его не постигнет судьба Горбачёва, потому что мы спасём его от предательства интересов своей нации: интеллигенция и народ вместе вытащат его из-под гусениц, и его титул миротворца истории не будет никем и никогда оспорен.
Если же он не станет бросаться, если всё же решит идти туда, где реют красные флаги, и счастливые люди ходят строем, то он должен быть последователен в своём выборе. Потому что, если уже начинают умирать русские во имя одного только призрака советского социализма, если составляются расстрельные списки предателей этой нации, то он должен начать и то, чего все мы давно уже от него ждём: чистку своих эшелонов. Он должен придирчиво посмотреть на тех, кто сегодня его окружает, потому что, если у него самого вся эта история с властью уже давно не про деньги, то его дорогие друзья, которые всего добились сами, не имеют совсем никаких достоинств для этой страны, кроме своей лояльности и никаких человеческих чувств, кроме алчности. И я могу посоветовать ему тогда продолжить курс на аскетизм власти и борьбу с коррупцией параллельно с развитием реальной, а не фиктивной помощи массам. Потому что, если коллективное лицо его народа и начнёт когда-нибудь согласно улыбаться вместе со лбом и всеми его морщинами, то только в том случае, если он начнёт чистить свою систему от коррупционеров, но не с бутафорским совком, а с настоящим пулемётом. И тогда история наградит его титулом "отца народов", а не кличкой "друг олигархии". И те, кто придут к нам с восточной Украины, и те, кто подтянется ещё на наш зов из прошлого с других республик, не будут жестоко разочарованы.
И ещё я могу ему посоветовать оглядываться в культуре лишь на тех людей, кто ни в чём от него не зависит и не испытывает к нему личной любви или личной ненависти.
Но не на таких, как я, потому что, если мне пообещать большие деньги или пригрозить моей семье, то я сдамся или сбегу за границу, или самоубьюсь, что, в конце концов, одинаково некрасиво. История не выбирает таких людей в вершители судеб, а только делает их заложниками больших событий. Именно поэтому эта статья и все прочие, что я когда-либо написала о своей стране, написаны бесплатно. Но в этом нет никакого героизма, а один только страх впасть в зависимость от чужих интересов и предчувствие мстительного удовольствия, которое я испытаю от разочарования тех, кто будет проверять меня на вшивость. Но, несмотря на свою слабую человеческую природу, на незначительность того, что я делаю, и зыбкость всех моих амбиций, я имею моральное право указать Владимиру Путину на таких людей, как, например, Максим Кантор, потому что этот настоящий философ и настоящий же художник, будучи живым гением, не стесняется быть неподкупным и неудобным. А больше среди живых и честных классиков я никого не знаю.
Но вот прямо сейчас Владимир Путин не должен никого слушать, кроме себя самого, потому что история не случайна, и он неслучайно оказался в этот момент на российском престоле, и неслучайно весь мир простирает к нему руки в молитве, и неслучайно один босоногий старик протягивает ему через время свой посох.
P.S. Было бы очень красиво и правильно, если бы мы устроили для Владимира Путина какую-нибудь акцию, как делают в Индии в день рождения Ганди: там наряжают детей маленькими Ганди. Но детей я бы никогда не стала заставлять, а взрослых по всему миру можно попросить. Чтобы простые, а не политизированные люди вышли на улицы Нью-Дели, Нью-Йорка, Москвы, Парижа, Одессы, Краснодара и прочих городов, одетыми как Ганди: с посохом, с круглыми очками из проволоки, закутанные в простыню и с белым листком, на котором было бы написано "Владимир, поговори со мной". Это ведь скажет ему что-нибудь. Ведь, не может не сказать, правда?
